Что же за чудо, что со старшим братом приехал мастер Мин. Хуайсан не представлял, как смог бы сохранить лицо, если бы тот не пришел на помощь на Совете кланов, слишком близок оказался к постыдным слезам облегчения. И вот, дослушав до конца то, о чем говорили многомудрые мужья, его родичи, его друзья, дорогие ему люди, он направился вслед за тем же мастером Мином куда-то, куда его повели. Было так славно просто подчиниться естественному порядку вещей. Когда-нибудь брат закончит свои дела, и тогда можно будет увидеть его. Посидеть рядом, возможно, молча, как это пристало благородным господам. Пусть он займется делами, пусть будет ругаться, совершенно не важно, что именно случится, ведь он жив. Письмо не было написано. Непомерная цена заплачена не зря. Не зря, нет. Он сделал все правильно. Но и это не важно, потому что главное одно – старший брат жив. Он здесь. Разве нужно что-то еще, кроме благополучия Фэйфэя? Эту занозу нужно было как можно скорее вынуть из сердца, чтобы обрадоваться – или оплакать. Или. Еще недавно он не верил в подобные возможности.

Покои были скромные, но, как и во всех помещениях, построенных для клана Лань, в ней чувствовался простор, воздух, привольное течение ци. Вода где-то далеко за окном успокаивала. Хуайсан прошелся по комнате, потом лег на постель брата. Все изменилось в мире, а волосы Минцзюэ-гэ пахли все так же. Дым и сталь и кожа, запах знакомый настолько, что закрой глаза – и кажется, что вот он, рядом, и дыхание его будто слышится, глубокое и ровное, и тепло, и пальцами можно прочертить карту сражений по предплечью. Что-то бесконечно родное, бесконечно близкое. Он обнял валик в изголовье руками и сам не заметил, как заснул.

Разбудил его звук шагов. Хуайсан поднялся, открыл рот сказать слова приветствия и не смог, только губами зашевелил. Протянул руку, поднялся с кровати, когда брат был еще только на пороге, и шагнуть тоже не смог, и руку убрал. Вытянул снова. Сколько слов нужно было сказать, о своей радости, о волнении, об огромной опасности, которая нависла над дагэ, о планах Вэнь Жоханя, о страхе за сына, о тысяче вещей, а получалось только стоять на месте и беззвучно плакать, не решаясь даже обнять.

– Прости меня, – сказал он, наконец, – я подвел тебя. Прости.

- Сам прекрати, - ответил Хуайсан и захихикал, вспоминая. Вспоминая то, что совсем недавно вызывал к внутреннему взору в долгую-долгую ночь после разговора с Верховным Заклинателем. Он был совсем малыш, Минцзюэ-гэ - высокий мальчик на самом излете детства, когда пушок под губой еще теряет персиковую нежность, но тело уже тянется, как водоросль в прилив, расправляется навстречу мужеству. Все было как обычно: Хуайсан разыгрался, расшумелся, пока они  возились, их услышал рассерженный отец и отдал приказ своему помощнику отлупить зачинщика - старшего, конечно. Хуайсан плакал навзрыд, ведь его заставили смотреть на плоды дел своих, Минцзюэ-гэ не произнес ни звука, только пот выступил на лбу и на висках. Но Хуайсану показалось - плачет. А кто бы не плакал? Вот потому, когда наказание закончилось, они чуть и не поссорились, выясняя, кто ревел, как девчонка, а кто нет.

- Думал про детство. Когда был в подземелье один. Думал, знаешь, вот может быть ты никогда не узнаешь, что это я тогда твоему другу - как его звали? - слабительный порошок подсыпал в еду, потому что ты всю ночную охоту веселился с ним, а мне сказал, чтобы я шел в обоз. Помнишь? За год до папиной смерти. Такая дурь в голове.

Хуайсан сообщал все это глухо, в грудь Минцзюэ-гэ. Сердце брата стучало слишком часто, но успокоительно ровно.

- Прости, пожалуйста. Я так ужасно ни с чем не справился, что стыдно. Подвел тебя, что попался в плен живым. Они хотели заманить тебя в ловушку.... ох, только чудом. Надо же быть таким никчемным, чтобы даже с собой не покончить. Можно? Прости, если нельзя, но мне нужно.

Он попытался поднять голову, чтобы дотянуться хотя бы на цыпочках, но брат держал его так крепко, что поцеловать получилось только край одежды и самую кромку кожи на шее.

- Ты здоров? Тебя не ранили, ничего дурного не было? Что с домом? Его не сожгли? Что с сыном, молю тебя, есть ли новости? Они в безопасности?

– Здесь вообще что ни сделай, все запрещено, к этому привыкаешь, – улыбнулся Хуайсан и, когда объятия разжались, быстро приподнялся на носки и поцеловал Не Минцзюэ в щеку. – Это, наверняка, тоже недозволительно. Что с домом? Напали и вы сумели отбиться, правда ведь? Ты сам не ранен? Что же за манера у тебя, дагэ, никогда не отвечать на все вопросы!

Он хотел было подняться еще раз, дотянуться до другой щеки (показалось, или пахла порохом?), но голова закружилась, так что сел на пол, у ног старшего брата, и щекой прижался к жесткой ткани верхнего платья.

– Не будем огорчать Лань-эргэ, если что от Глубин и осталось, так нерушимость устава. Я сейчас без вина пьяный. Просто потому что ты жив. И все закончилось, будто бы. Ох, дагэ, это будет не очень долгий рассказ, и я бы не выжил, если бы...

Язык споткнулся о обещание, данное в ссоре, в крике, но данное на имени клана. Если бы только он позволил рассказать! Хотя нет, верно, не стоит, старший брат носит с собой совершенно особенные весы воинской добродетели, и одно то, что Мэн Яо присягнул на верность клану Вэнь, может затмить тысячу других его добродетелей. Лучше, и правда, после. Когда все закончится. Когда они, конечно же, выиграют.

– Если бы не один человек, который заботился мне тайно, не раскрывая личины. История выйдет коротенькая, как всегда, твой никчемный брат где-то заблудился и...

И потерял по пути кого-то невозможно дорогого. Хуайсан крепче прижался лицом к одеяниям брата. Его не отнимут, никогда, ведь не может же небо обрушиться на землю, не может солнце пойти в обратную сторону, вставая на западе. Или нет?

– Ох, дагэ, ты ведь бережешь себя? Ничего не сказал о том, как ты сам. А ты всегда ничего не говоришь, когда вести не слишком добрые. Мне страшно сейчас. Что-то вернулось из того, что было? Снова болит? Растет?

Он потянулся было, не дожидаясь дозволения, к поясу. Страх вспыхнул ярко и занялся с гудением, как лесной пожар. Это ведь было бы так естественно, так правильно: боги никогда не делают ничего вполсилы. Начали отнимать, так отнимут все. Рычащий демон на пряжке раздраженно скалил зубы, куда, мол, лезешь?  За спиной что-то скрипнуло, возможно, ветка упала близ крыльца, но Хуайсан отдернул ладонь прежде, чем сообразил, что никакой опасности, вероятно, нет.

– Мне можно посмотреть? Ты покажешь?

– Голод, – повторил Хуайсан, пытаясь принять в себя это знание. Голод – это, прежде всего, болеющие женщины, умирающие дети и старики. Не может так быть. – Кто-нибудь вызвался нам помочь? малые кланы? Мы можем купить зерно, или казны сейчас не хватит, после весенних подготовок? Прости, что спрашиваю такие очевидные вещи, ты, конечно, все давно уже решил, но хотел бы и я быть полезным. Учитель Цижень в добром здравии, надеюсь?

Значит, брат был на пепелище. Значит, брат своими глазами все это видел. Хуайсан накрыл ладонь брата своей, осторожно перехватил и прижался к ней щекой.

– Видеть подобное невыносимо. Они надругались над Пристанью самым невозможным образом. Представляю, что тебе пришлось пережить. Прости меня, нужно было сбежать, не глупить, нужно было, как и хотели, идти в Цинхэ, не возвращаясь...

Ведь это он сам уговорил Юэ-сюна. Каждый раз думаешь, что будет полегче, и каждый раз больно все так же. Но если брат там был, если он видел Пристань...

– Дагэ, когда ты там был? Сколько примерно дней прошло с сожжения? Скажи, что стало с телами? Их убирали? Хоронили? Или они все еще не преданы земле? Хотя нет, подожди, не отвечай, прости. Сперва я расскажу. Это потом, а то о другом и думать не удастся. Если говорить коротко, было так. Напали вероломно, в рассветных сумерках. Никто не ожидал подобного. В суматохе меня спас один человек. Он был наставник для молодых адептов и замечательный, верный друг. Он увел меня в лес, спрятал там, но мы попали в какое-то нехорошее место... Не могли выйти. Когда вышли, он настоял, что должен вернуться, чтобы проверить, что в Пристани, и я увязался с ним. Пойди он один, был бы жив, наверное... Ох, прости.

Он вытер рукавом лицо и шмыгнул носом.

– Меня заметили, не его, я плохо спрятался. Он стал меня защищать, отстреливался, но его убили. Их были десятки. Он один. Я бы хотел найти его тело, чтобы дать душе покой, нужно скорее вернуться в Пристань. Как только будет возможно. Его убили, а тех, кто уже не ребенок и еще не старик, собрали в колонны и отправили в Цишань. Я пытался... сбежать, но не выходило. Во дворце меня узнали и отвели к Вэнь Жоханю. Он захотел использовать меня как наживку для приманки, захотел, чтобы я написал письмо, которое бы было адресовано тебе. Чтобы бы потерял присутствие духа и спокойствие и ринулся в Цишань, где бы они тебя схватили. Но я не согласился. Не важно. Сейчас не важно. Он не успел начать меня пытать по-другому, тот человек, которому мы многим обязаны, меня спас. Пообещай мне, что когда можно будет раскрыть его имя, мы оба отплатим ему благодарностью. Он сделал это ради нашего клана, дагэ. Благородный человек, хоть и, возможно, безумный. Он устроил мой побег, хоть и дорогой для нашего клана ценой, вывез меня под другой личиной и передал главе клана Цзинь. Намерения главы клана, какие бы они не были, так как до конца нам не знать их никогда, все же таковы, что наши цели сейчас общие. Ему не желательно было бы, чтобы глава ордена Вэнь оставался Верховным заклинателем. Одно то, что он поспособствовал моему побегу, делает его положение однозначным, он спалил мост обратно и истинной дружбе его с Цишанем теперь не бывать, он слишком легко может быть обнаружен и уничтожен. Не прошу тебя верить ему, но прошу тебя прислушаться к нему. Вот и вся история. Расскажи мне ты о Пристани, ладно? Ах, вот еще, забыл - Вэнь Чжао сошел с ума окончательно. И он утверждал, что убил Вэй-сюна, своими руками уничтожил его. Я надеюсь, что его безумие даст нам возможность отомстить ему как можно скорее.

– Чин? Он здесь? Вот это да, что же он здесь делает и где был? Ты назначил его своим помощником? Но почему? Мне казалось, он предпочитает хранить свои тайны при себе и делать на публику вид оболтуса и шалопая. Неужели отказался от этого? Я вообразить не могу, как так повернулось, мне определенно казалось, что ты его недолюбливаешь.

Вот и имя Мэн Яо повисло между ними, как паучок на нитке, покачиваясь, и не пройдешь дальше по дороге. Если бы не дурацкое невозможное обещание, брат бы хотя бы знал... А что бы знал? Что помогать ему не перестают даже после изгнания? Хуайсан вздохнул и закрыл глаза, прижимаясь к брату.

– Умрет. Все Вэни умрут, теперь для меня нет в этом сомнения. Не может быть, чтобы подобное беззаконие могло выстоять долго. Знаешь, я не так уж много видел во дворце, но мне кажется, что единственное, что держит многие деревья связанными в этом плоту – страх. Весь Огненный дворец полон страха. Они все боятся за свои жизни, охранники, вельможи, даже его сыновья, даже их ближайшие соратники. Вэнь Жохань внушает всем леденящий ужас, потому что никто не может понять, какое его действие будет следующим, потому что он, не меняя выражения лица, велит отрубить людям руки и ноги и заставляет их... Не важно. Они боятся его, как безумного дикого зверя. Если только один раз нам удастся показать, что он не всесилен, а мы не умалишенные кровопийцы, думаю, многие малые кланы, что сейчас под пятой Вэней, перейдут к нам. Ну... мне так кажется, по крайней мере. Прости своего неразумного брата за поучения. Знаешь, я вот думал, что никогда уже не буду счастлив. Что никогда не будет спокойно и хорошо. Но вот ты рядом, и пока все не так уж и плохо, и хочется, так ужасно хочется, как в детстве, начертить амулет, который остановит время. Помнишь, как мы под вишней сидели? Мне хотелось тогда, думалось, что больше не будет ничего хорошего. Но тогда не было никаких угроз нам, никаких испытаний, кроме твоего недуга. А теперь хочется, чтобы все замерло, как мошка в янтаре, потому что я очень сильно за тебя боюсь. Потому что красный недуг страшнее. Я видел, что там происходит с людьми, которые неугодны.

– Скажи мне вот что, дагэ... Когда все закончится и мы уничтожим Вэнь Жоханя, кто будет верховным заклинателем? Ты думал об этом?

Поцелуй в висок и в самом деле был со вкусом разлуки, и, что хуже всего, разлуки неизбежной, мучительной.

– Ты не замечал, что всегда меня так целуешь, когда надо приободрить перед неприятным? Хуайсан, на эту охоту мы тебя не возьмем, и губами вот так же вот. Надо ехать учиться. Надо одеться на похороны и проститься с отцом. Надо жениться. Дагэ, а тебя кто-нибудь так целовал? Ну, чтобы подбодрить перед неизбежным и неприятным? А ты кому-нибудь когда-нибудь мог пожаловаться, что не хочешь что-то делать? Плакал когда-нибудь, как вот сейчас я около тебя? не важно, можешь не отвечать, я знаю ответ. И думаю, что вот что важно, дагэ...

Как бы по-детски раньше не мостился он, как бы по-взрослому не обнимал его старший брат, сейчас им нужно было быть наравне, что Хуайсан и сделал. И, в свою очередь, прижался сухими от волнения губами к виску брата. Как же туго подвязаны волосы, кажется, что кожа треснет, если хотя бы на миг старший брат отпустил это суровое выражение лица.

– Я думаю, ты будешь следующим Верховным заклинателем. Это место для тебя. Если не ты, то кто тогда? Кто может быть так силен? Кто будет так же радеть об охоте на нечисть? Кто никогда не позволит власти очаровать себя, опьянить? Я вижу там тебя. И все, что ты делаешь сейчас, правильно. И я помогу тебе так, как могу. Если остаться в Гусу означает немного выгадать для тебя спокойствия, я так сделаю. Если я больше нужен рядом с тобой, я так сделаю. Если нужно вернуться домой и там искать возможность пополнить наши запасы, торговлей или уговорами, я так сделаю. Тогда, под вишней, надо было сказать иначе. Я очень сильно люблю тебя и буду любить всегда, так или иначе, средства ведь не важны, и способы тоже. И верю, что ты знаешь, как верно. Но позволь мне быть рядом и помогать там, где ты не уверен. Только, дагэ, я никуда не уеду, и ты из комнаты не выйдешь, пока все-таки не успокоишь мои волнения. Пожалуйста, сними одежду и покажи мне спину. Ты ведь не откажешь мне в малости?

– Конечно-конечно, дагэ, выпей, думаю, это не такое уж нарушение, – медовым голосом согласился Хуайсан, чувствуя, как внутри все заледенело. Он вдохнул, выдохнул и осторожно вытянул из рукава амулет, один из тех, что рисовал на заготовках в дороге из Ланьлиня. В конце концов, ни на что, кроме амулетов, надеяться не приходилось, пока оружие было не с ним.

Он очень, очень осторожно подошел к брату сзади, обнял его одной рукой за талию и второй аккуратно наклеил амулет обездвиживания на плечо, прямо поверх ханьфу. Активировать его можно было в один щелчок.

– Мы в игры опять играем, да?! Мне прошлого раза хватило, когда ты полгода от меня бегал по углам! Я знаю, что это за тон! И ты все-таки покажешь мне свою спину, ясно?! Ты не смеешь скрывать от меня такие вещи!!

– А ТЫ ДУХА ОТЦА НАШЕГО НЕ БОИШЬСЯ, ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ПОМЕРЕТЬ НЕ ОТОМСТИВ?! ДУМАЕШЬ, ЕСЛИ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО НЕПОБЕДИМЫЙ, И ГОЛОВУ В ПЕСОК СОВАТЬ, И ДУРИТЬ ВСЕХ ОКРУЖАЮЩИХ, ГУАНЬИНЬ СПУСТИТСЯ С НЕБЕС И В ХЕР ПОЦЕЛУЕТ И НИСПОШЛЕТ ВЕЧНОЕ ЗДОРОВЬЕ?! ДА ПОВЗРОСЛЕЙ ТЫ НАКОНЕЦ, БАРАН ТЫ УПРЯМЫЙ!!!

Хуайсан и правда потянулся сдернуть полу, на то Бася весьма недвусмысленно хлобыстнула его по рукам. Пока что плашмя.

– ДАВАЙ, НЕ СТЕСНЯЙСЯ, МОЖЕШЬ НАПАДАТЬ, ХОТЬ ПОПОЛАМ РАЗРЕЖЬ, МНЕ ВСЕ РАВНО ДЕРЬМА ЭТОГО НЕ НАДО – ХОРОНИТЬ ЛЮБИМОГО ЧЕЛОВЕКА! БОЛЬШЕ НИКОГДА ТАКОГО НЕ БУДЕТ, СЛЫШИШЬ?! НИКТО РЯДОМ СО МНОЙ НЕ УМРЕТ! ЛУЧШЕ САМ СДОХНУ! ДАВАЙ, АТАКУЙ! ОСТАВИМ А-ФЭЯ СИРОТОЙ!! Я СЕЙЧАС, ТЫ ПОТОМ, КАКАЯ НАХЕР УЖЕ РАЗНИЦА, ТАК? Я УЖЕ ЗНАЮ, ЧТО ТЫ СНОВА ЗАБОЛЕЛ! КАКОГО ХЕРА ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ПРОСТО ПОКАЗАТЬ, НАСКОЛЬКО СИЛЬНО?!

И все же Бася, несмотря на отчаянные слова, вызывала определенные опасения. Хуайсан пожалел, что слишком трезв. Злости, обиды и волнения в нем было столько, что, может, и бросился бы, рискуя пальцами.

– Прошлого раза не хватило, что ли?! Опять все то же самое! Только нет Ан Тао, чтобы рассказать мне, что происходит! И никого рядом нет, кто бы тебе, остолопу, внушил, что нельзя от меня ничего прятать! Я хочу тебе помочь, ясно, КРЕТИН ТЫ УПЕРТЫЙ??!!!! Я помочь хочу! Я могу!!! Я ради тебя сделаю что угодно, я в преисподнюю спущусь, мы найдем лечение, только ХВАТИТ ОТ МЕНЯ СКРЫВАТЬ, Я НЕ МАЛЕНЬКИЙ, Я НЕ ОБУЗА ТЕБЕ, ЯСНО?! ХВАТИТ МЕНЯ БОЯТЬСЯ!!

– И только попробуй потом сказать, что не пообещал!! Глава клана Не не должен врать в лицо!! – выпалил в ответ Хуайсан и все же оторвал амулет, после чего сделал небольшой капитулянтский шаг назад, но вовремя победил вполне естественное желание бежать. Естественное для того, кто лицом к лицу (теперь уже да) оказывался с разозленным до кипящего бешенства, до красных глаз Не Минцзюэ. Таким, возможно, его видели темные твари. Люди, стоящие по другую сторону линии фронта. И, вот сейчас, Хуайсан.

– Ну давай, ломай челюсть, покончим с этим и займемся важным, – сказал он, зажмуриваясь и улыбаясь. Дурацкая привычка начинать смеяться, когда страшно. Только страшно не от удара, а от того, что будет видно, когда одежды будут сняты. Просто невозможно представить себе, чтобы и теперь все было плохо, настолько плохо, чтобы скрывать. Он попытался вспомнить, как пятно выглядело в последний раз. Это было ночью, они даже не зажигали огней, свеча горела где-то у окна, через ширму все было еле видным и тусклым. Кажется, внизу черная клякса остановилась у крестца, дав несколько тонких отростков-усиков... Он не обращал тогда внимания, он был занят не тем. Кретин безмозглый.

Отредактировано Не Хуай Сан (2020-06-18 15:36:04)

– Мне тоже дай, пожалуйста, – попросил Хуайсан, посерев даже голосом. Одно дело – подозревать, строить планы, бояться самого худшего и одновременно где-то внутри, в самой глубине, ласковым голоском утешать себя, что худшего не случится. Другое дело – видеть, что болезнь так и не была изгнана, и даже остановлена не была. Победа над Цзинь Гуаншанем оказалась не большей, чем победа мальчишки с деревянным мечом над крапивой. Отсеки голову, вырастет сто. Какой бы ловкой ему не казалась интрига, она была впустую. Лекарство лишь замедлило процесс.

Он протянул руку, но тут же убрал ее. После сделанного только что прикасаться к спине брата, особенно обнаженной, было бы, мягко говоря, неразумно без разрешения.

– Болит? А те, другие боли есть? Ты нормально ешь? Никто меня не надоумил, боги, если бы я хотя бы мгновение мог подумать, лучше бы нарисовал на беспробудный сон и посмотрел бы ночью. Но ты ведь не даешь мне возможности даже дух перевести, когда упрямишься. Я понял, дагэ, понял. Прости меня. Твой урок заслужен. Но только вот знаешь, пока мы деремся честно, а с нами дерутся нечестно, мы и будем проигрывать. С тигром ночью поборется только второй тигр, дневному зверю ночью нечего ждать пощады. Ты сильный. И всегда был сильным, и даже упрямишься как бык в весеннем гоне. А я слабак. Будем говорить честно, это так и всегда будет так. У таких, как я, одно оружие – внезапность. Больше рассчитывать не на что. Не думаю, что ты согласишься, но соглашайся или нет, а природу вещей не поменять.

Он вздохнул и потер ладонью горящую от удара щеку, глядя на брата устало и ласково:

– Всегда искал этого в мужчинах, знаешь ли. Твоего крика, твоей ярости. Вижу и цепенею, и страшно, и сердце бьется чаще.