Истинно сказал мудрец: долго рассказывать возможно только о вещах страшных или горьких, тогда как всякое счастье крадется тише мышки под полом, и пропадает прежде, чем успеваешь за него ухватиться. Вот так и счастье в Нечистой Юдоли: только, казалось, настало после долгих холодных дней, а уже надломился краешек.

С давнишнего разговора в родовой усыпальнице мало что изменилось. Хуайсан пытался вызнать у мастера Мина что-нибудь дельное про сабли, но он не был первый в роду, кто пытался, и ни у кого пока не получилось. Он проводил время с супругой и сыном, находя в этом новое для себя удовольствие, занимался рисунками и веерами, немного тренировался, набирая постепенно больше ловкости (о силе не стоило и мечтать, но и пчела иной раз убивает оленя, кусая в язык). Он проводил время с Мэн Яо, беседуя и иногда дурачась.

Но главное, что он проводил время с братом. Это могли быть несколько минут беседы за трапезой, мимолетные встречи в переходах, долгие разговоры за вином (та самая болтовня не о чем, которая суть переплетение пальцев двух душ). Это бывали редкие ночные визиты брата. Да, бесполезно было пытаться переменить то, что составляло счастье жизни, и углы комнаты хранили отзвуки шорохов, шепотов, влажных звуков поцелуев. Было и это, и перед богами и людьми Хуайсан был виновен, но готов был бы принять и больший груз, если бы он отдавался таким блаженством.

В покои Не Минузюэ он больше не ходил, отлично понимая, что, возможно, увидит там что-то, что его огорчит. Он избрал политику птицы, прячущей голову в песке: что не перед носом, того не существует.

Однако мир этот был прерван решительно с того злополучного дня, как погиб их кузен Не Бохай — нет, конечно, не погиб, был убит, но принять это было трудно. Шаткий треугольник потерял угол и развалился. Брат выгнал Мэн Яо, но, видно, вместе с ним избавился и от части души. На Не Минцзюэ не было лица — так казалось Хуайсану, и он никак не мог собраться с духом и словами, чтобы утешить старшего брата. Слишком горька была и для него потеря приятеля, слишком обидна была горечь этой потери для другого.

Но старший брат все же успел первым и послал за Хуайсаном сам.

— Могу ли узнать, как ты? — спросил Хуайсан с некоторой робостью, входя в кабинет.

У таких волшебных совпадений всегда только две причины. Первая — богиня удачи наконец отметила твои заслуги и достояния и решила лично наградить. Вторая, подходящая тем, кто в своем уме и старше пяти лет — готовится нечто действительно горькое, что сверху нужно облить медом, чтобы можно было проглотить. И брошенная старшим братом фраза Хуайсана уверила в справедливости его догадок.

— Я тоже совсем не хочу ссориться, тем более сейчас, — сказал он мягко. Брат мог утверждать все, что ему заблагорассудится, тем более Не Минцзюэ всегда был из породы людей, готовых на двух сломанных ногах бежать полдня и лицом не дрогнуть, чтобы окружающих не смутить и н разуверить в своей способности справиться. Однако видно было, чувствовалось, как ему нелегко.

— Книги восхитительные, благодарю тебя, — сказал он, не полистав, и погладил кончиками пальцев широкую ладонь брата, легшую поперек бумажного свитка, как лапа крылатого льва поверх меча на скульптуре в большом зале Юдоли. — Что-то скверное случилось еще?

Еще — значило в дополнение к потере родича, ужасным обстоятельствам этой потери, ссорам и расставаниям. И новой потере помощника. Несчастливая должность!

Взгляд его все же зацепил обложку одной из книг, и он восторженно охнул — это были «Цветы персика у изголовья», издание редкое и чудесной работы. Не отпуская ладони брата, свободной рукой пролистал до обезьяны на ветке граната и сжал руку сильнее, так велико было удовольствие.

— А к чему это, дагэ? Кто это? Я его не могу вспомнить, — внимание Хуайсана с трудом концентрировалось на письме, он был занят книгой, пока...

— Я поехал в Юньмэн?!

Он вытаращил глаза, пытаясь понять логическую цепочку, которую брат ему еще не раскрыл. Ему ехать? Именно туда? Какой еще племянник? Кого нужно сопровождать? В такое время?!

— Но ведь может поехать кто угодно! Тут Пенгфэй, не забирать же его с собой в Юньмэн? И супруга — надолго ли мне оставить всех? Что этот твой племянник, такой беспомощный, что сам не дое...

Понимание накрыло его посреди фразы, и он бегло перечитал послание еще раз, прежде чем возмущённо взвиться:

— Зачем ты меня усылаешь? Я же говорил, что хочу на войну с тобой!

Хуайсан захлебнулся было от возмущения; нет, ему трудно было сейчас думать стратегически, но он снова ощутил себя ребенком, бесправным настолько, что ему не позволяют даже выполнить самый простой долг взрослого — принять заботу о своей семье. И здесь никчемный! Брат будто бы не верил, что Хуайсан справится с этим делом. Обида была тем сильнее, чем глубже было внутреннее сомнение. А в самом деле, напади на них кто-нибудь, разве он сам сможет защитить жену и ребенка? Ох, какая же горькая это была пилюля!

— Ты даже не рассматриваешь для меня возможности быть с тобой, когда начнется война? — спросил он, уже понимая ответ. — Но дагэ, ведь только я знаю про... про то, что говорили в пещере. Я буду полезен! Я смогу отследить и постараюсь успокоить!

Он слегка покраснел; воспоминания сейчас были лишние, хоть и составляли большую радость. Но имя А-Яо подействовало отрезвляюще. Да, теперь нет его. И боги ведают, живой ли добрался.

— И что это за дело?..

Что?! Ему показалось, он ослышался. Какая помолвка?..

— Но как?.. Это ведь будет бездетный союз, — сказал Хуайсан медленно и совершенно не подходящие случаю слова. — Мы будем врать союзникам?.. Тогда почему ты не... не женился на Жилань... Ты серьёзно отошлешь меня просить руки девы Цзян для тебя?

Он снова поймал брата за руки обеими руками, так хватаются за опору, когда в болоте тонут. А пошевелишься — и уже по горло, и не выбраться.

— Меня? Сестру Цзян Чэна? Ты ведь знаешь, как плохо дело вышло... Думаешь, он не выскажется против? А если он будет невоздержан в словах, как это случается, вдруг что-нибудь не то выплывет наружу? Он никогда же не простит меня теперь... И в нашу семью любимую сестру. Наконец... меня — меня, твоего, ох, да демоны забери, твоего любовника! Меня посылаешь искать тебе жену? Это ведь жестоко, дагэ, зачем ты так?

— Нет, подруга для Жилань — вовсе не плохо, — ответил Хуайсан, следя глазами за братом. Долгие годы жизни вместе, а паче того годы, дни и часы, когда вглядываешься в любимое лицо, отыскивая в самом начале какое-то настроение, чтобы знать, как с ним поступить, и правда дают свои плоды. Хуайсан, в свою очередь, умел читать раздражение или напряжение по походке старшего брата. Сейчас, казалось, Минцзюэ-гэ не думает ничего сверх того, что говорит. И в самом деле для него не переменится мир, если в его дом войдет молодая жена.

Хуайсан не понимал, как это возможно. Для него, выросшего на романах о семье и запретной любви, все же появление жены обозначало конец, а так как финала быть не могло, обозначало обречь себя на жизнь в преступлении большем, чем так вот, наедине. Он открыл было рот, чтобы донести свое мнение, но помедлил и закрыл его. Мало ли было между ними таких разговоров? Да, он любил старшего брата собственнически, как нельзя было, да, он готов был возненавидеть деву Цзян, если она встанет еще одной преградой меж ними, да, ему было больно, но разве это что-то изменит из того, что решил старший брат? Столько намешано в его словах. В самом ли деле он усылает его выбирать невесту, или придумал как повод, чтобы не дать возможности не уехать? Ведь поручение главы ордена невозможно не исполнить. Что-то в нем, поднявшее голову в последний месяц счастья, пусть и краденного, пусть и со следами присутствия других людей в нем, переломало себе хребет, но это счастье было маленькое, а у маленьких зверушек шея ломается беззвучно, сразу и не поймешь.

— Ты прав, конечно, это не доверить другому, — сказал Хуайсан, перебирая край вышитого рукава ханьфу, и повернул голову, прижимаясь щекой к ладони. На прощание, на очередное прощание, — и прав во всем. Я сделаю так, как ты прикажешь. Благодарю тебя за доверие, старший брат, и постараюсь не подвести тебя. Надлежит ли мне в разговоре с ней или с ее отцом упомянуть о твоих намерениях, или пока мы храним их в тайне? И если мне дозволено будет говорить о твоих намерениях, что я могу предложить от лица нашего ордена? Интересует  ли тебя, к кому она склонна, если такая склонность есть?

Он вдруг понял, как обрадуется новостям Жилань, и горько усмехнулся. Ну хотя бы кому-то будет счастье от этого нового шипа под ногтем.

Ну вот и снова сидит перед ним брат на коленях, как в детстве, когда, заигравшись, Хуайсан шлепался и разбивал колено или локоть, и начинал орать благим матом, чтобы на его беспримерное страдание обратили внимание. Минцзюэ-гэ всегда был выше, сильно выше, вот и устраивался на корточках, вглядываясь в лицо, но никогда не угадывал, взаправдашнее это страдание или притворство. Хуайсан просто всегда очень варил в свою актерскую игру. Надо и сейчас поверить. Он улыбнулся, наклонился вперед, целуя брата в лоб:

- Ну конечно, нет. Это ведь твое решение как главы ордена. Разве я могу сердиться на всемогущего Чифань-цзюня? Приедешь летом - хорошо. Полгода совсем не так долго.

Дольше, чем выносимо. Полгода войны. Его могут убить. Его будут хотеть убить, ведь он никогда не бережется. А что будет с сыном? С Жилань? Полгода без всех, далеко от дома. Рядом с человеком, который его ненавидит. Наверное, это все покажется выносимо, но завтра, не сегодня.

- В четвертом месяце я напишу тебе и постараюсь описать ве интересующее тебя. Пожалуйста, пообещай мне, что позаботишься о сыне и Жилань. Я могу знать, где они будут, чтобы, в случае чего, иметь возможность отправиться на помощь? И... И там, конечно, будет Лань-эргэ, а от меня помощи мало, но постарайся не давать воли гневу слишком. Прошу тебя. И будь осторожен.

Какие глупые слова. Он же не будет. Еще бы одеваться тепло велел... Все, все бесполезно, ничего в руках не удержать.

- Если это все, могу ли я идти, старший брат? Уже ведь нужно собираться.