В день, следующий за злополучным происшествием в покоях Не Минцзюэ, Не Хуайсан утомился методично уничтожать посуду.
Еще через день он перестал срываться на крик. Кричать приходилось, прижав к лицу подушку; ведь стены в Нечистой Юдоли совсем не везде были такими прочными и непроницаемыми для звука, какими выглядели. Верно, окажись он в подземелье, смог бы выкричаться всласть, но использовать нижние покои по такому интересному назначению ему в голову не пришло.
Еще через день запас цветистых эпитетов в адрес старшего брата истощился. Пришлось заняться тем, к чему душа лежала меньше всего: думать. А стоит задуматься о случившемся, как возникает необходимость в еще менее приятном занятии: что-то делать.
Когда он осторожно расспросил слуг о том, что происходило в доме, пока младшему господину Не сильно нездоровилось, оказалось, что, кажется, ему удалось оплошать не больше, чем остальным. Говорили, что благородной его супруге Цзинь Жилань также нездоровилось, потому она не выходила из своих покоев (Хуайсан мысленно представил, какой урон был нанесен остановке женского крыла, и вздохнул - по всему Жилань и здесь должна была его перещеголять), а глава Ордена не справлялся о нем, и визит в женские покои нанес лишь однажды. Что же... Возможно, господин глава ордена Цинхэ Не и смог договориться со своей любовницей о главном. Но, возможно, и нет. Даже вероятнее всего нет. Как бы ни был Хуайсан выведен из себя во время беседы на повышенных тонах, а успел заметить, как мало понимания было между теми, кто... О, нужно признавать. Кто все же заключил любовный союз за его спиной. Хотелось понимать, насколько он крепок. Или нет, не хотелось.
Возможно, хотелось немного облегчить свою душу. Ведь как бы ни поступила Жилань, тому были основания, и он дал их сам, своими руками, давным-давно, еще в Ланьлине. Дал под честное слово, и слово это, конечно, было дано с тем, чтобы быть нарушенным. К тому же то, что должно было быть ударом по щеке брата, задело и супругу; неизбежно, ведь это касалось ее кровного родича. Возможно, она догадывалась... Но одно дело подозревать и отметать подозрения, а другое - знать наверняка, еще и знать, что об этом знает стороннее лицо, не бывшее тогда в покоях новобрачных. Словом, оскорбление было чудовищным.
Хуайсан не видел сына несколько дней, потому использовал милого малыша Фэйфэя как предлог для визита на женскую половину и задержался у него достаточно долго, чтобы уж наверняка застать свою супругу. Слуги, кроме того, сообщили ему часы, в которые супруга имеет обыкновение посещать сына, так что действовал он более или менее наверняка.
- Госпожа моя. Окажите мне честь, побудьте со мной, - сказал он, когда Жилань вошла, и кивнул ее служанке, понятливой деве с красивым и грустным лицом. - Прошу вас, распорядитесь о чае.
Когда они остались одни, повисла тишина. Хуайсан исследовал лицо супруги, будто бы видел ее в первый раз. Он и правда видел ее в первый раз - раньше ему не приходило в голову, что она способна зайти так далеко. Что воля ее такова, что ее не пугает бесчестье. Глаза у Жилань были серые, холодные, как сталь, с крошечными крапинками темного, почти черного, уходившими муравьиными дорожками к зрачку. Ему было странно смотреть в ее глаза и думать, что своим поступком она все-таки уязвила его: его гордость, его достоинство.
Было странно думать в минувший день, что, он, возможно, и правда дурной муж.
- Обстоятельства сложились так, что подарок, который я хотел вручить вам раньше, к вам не попал, - сказал Хуайсан, как будто обстоятельства были силой внешней, вроде снегопада, а не его собственной детской обидной на сломанный веер и поднятый голос. - Обстоятельства становятся лишь хуже, возможно, это разумный момент его отдать.
На середину столика он положил серебряный гребешок, украшенный эмалью и перьями зимородка.
- Осмелюсь спросить о вашем самочувствии. Здоровы ли вы сейчас? Оставило ли вас недомогание?