Несколько событий, сошедшихся одновременно, зачастую приводят к последствию, вычленить причину которого не представляется возможным. Оттого нельзя было сказать наверняка, почему утром одного из дней самого начала зимы Не Хуайсан, до сих пор праздно пребывавший в своих детских покоях, нанес визит своей супруге: потому ли, что отповедь, полученная от Не Минцзюэ, была донельзя внушительной, потому ли, что отступившая болезнь и обмелевшая тоска наконец позволили вспомнить о правилах приличия, то ли потому, что Не Хуайсан и в самом деле был заинтересован тем, как вышло, что в жизни его теперь будет жена, более того, с женой этой в Нечистую Юдоль приехал ребенок, которого он даже толком и не помнил - был какой-то кричащий сверток, ничего общего с ним самим.

Визит Хуайсан нанес до полудня и попросил одного из слуг проводить его, так как не был уверен, в какой из комнат устроили его супругу. Проходя по половине матери и подмечая все новые и новые признаки изменений, он болезненно скривился. На его памяти женская половина всегда была сокровищницей, хранившей ее память: в каждой из комнат осколки воспоминаний, припорошенные пылью заколки в лаковых тумбах, призрачный аромат любимых ее благовоний и цветов, прячущихся в сложенных стопками и уже никому, кроме Хуайсана, не нужных парадных ханьфу. Вуаль нетронутости была грубо сорвана, то там, то здесь обнаруживались следы вторжения. Кажется, Жилань начала переделывать комнаты по своим соображениям. Выглядело это так, будто бы гробницу предка раскопали, вытащили саблю, а остов бросили на поругание. Хотелось верить, что ей хватит ума и такта не трогать спальню матери...

Поселили ее в светлых покоях, выходивших окнами на восток. При матери - или при прошлой жене отца - здесь, кажется, была музыкальная комната: стены были обиты светло-голубым шелком с серебряным тиснением, здесь же стояли премилые лаковые ширмы, на которых изображены были очаровательные безделицы в духе "птиц и фруктов"; Хуайсан все собирался перетащить их к себе, но места было мало. Жилань встретила его, поднявшись. Нужно было отметить, что покои были выбраны не без тонкого расчета. Голубой и серебряный необыкновенно шли к ее светлым глазам.

- Приветствую вас, господа моя, - он коротко поклонился и огляделся вокруг, - как чудно вы здесь все устроили. Убрали буковый комод? Он и в самом деле был тут лишний.

Он понимал, что начало разговора не самое удачное, но вмешательство в планировку вызвало у него что-то среднее между негодованием и удивлением.

- Я действительно огорчен тем, что моя болезнь не позволила видеть вас раньше. Надеюсь, вы не таите за это обиды; лекари говорят, что до крайности вредно беспокоить молодую мать, это передается ребенку, а мое состояние, боюсь, вызвало бы у вас волнение.

Шито белыми нитками, подумал Хуайсан. Чудный же был комод, зачем надо было его убирать?

- Надеюсь, вы в добром здравии? А наш сын? Я бы хотел его видеть. Вас здесь удобно устроили? Все ли благополучно обстояло во время моего отсутствия?

Хуайсан вдруг понял, что говорит как один из комических чудаков из театральных постановок про мужей-рогоносцев прежних веков, и улыбнулся. Им ведь как-то удавалось ладить с Жилань, когда у них была одна цель - спасти брата. Но сейчас она снова казалась чужой. А еще сердитой.

Хуайсан ожидал многого, но настолько глухой обороны и ощерившихся стрелами бойниц крепости все же не ждал. Беда была в том, что сейчас, сидя напротив ощерившейся иглами, как еж, супруги, он совершенно не представлял, в каком тоне и в каком ключе следует держать с ней. Конечно, в романах о семейной жизни он много читал о том, как выглядит совместный быт: все эти очаровательные разговоры за чайным столиком, остроумные разговоры во время визитов гостей, иногда, конечно, легкие размолвки, которые разрешаются диалогами о долге, приязни и пути самосовершенствования, и опять чай, и опять все хорошо, и ветка сливы в вазе. Ему с трудом удавалось представить их с Жилань внутри этой картины: в воображении они оба, как упрямые волы, убегали за рамки. Но жизнь не давала ему советов о том, как следует держать себя с женой, когда жена не в духе. Мать умерла так рано, что не оставила никаких воспоминаний о своем поведении (вернее, конечно же, была лучшей из женщин). Отец после нее не завел себе наложницы в статусе жены. Брат никогда не женился. Других близких родственников, живущих с супругами, у него не было - все дядья и кузены, что обзавелись женами, держали их в городе внизу. Хуайсан никогда подолгу не гостил там, где бы жила счастливая семейная пара. Сейчас он чувствовал себя так, будто бы пришел играть в го, а ему предложили оседланного коня и сказали, что на скаку следует сложить мозаику из смальты.

- Гм... Приятно слышать, любезная супруга, что ты так же рада мне, как и я тебе, - ответил он, солнечно улыбнувшись. - И все же счастье нашего свидания, видимо, отвлекло тебя от вопросов, что я задал. Позволь повторить их: в добром ли ты здравии сама, как себя чувствует наш сын, и как обстояла твоя поездка? Все ли тебе здесь удобно? Кстати, я бы хотел видеть Фэйфэя. Его могут принести, или он спит и меня к нему проводят, когда мы поговорим?

Хуайсан достаточно хорошо понял, что ветка сливы в вазе если и будет стоять, то только на надгробье всяких попыток наладить с женой добрые отношения. Краска бросилась ему в лицо. "Что же, - подумал он, закипая, - хочешь бравировать тем, что ты шлюха - пожалуйста! Кто же тебя остановит от потери лица не при свидетелях? Точно не я." Сказал он, конечно, другое.

- Искренне рад, что брат скрасил ваше одиночество! И рад, что вы смогли оценить по достоинству его душу и так сблизиться с ним. Он на самом деле лишь кажется жестким и суровым, полон добра и большое участие чувствует во всех, кто в нем нуждается - женщинах, сиротах, стариках... Большое у него сердце. Надеюсь, вы чувствуете, что все ваши волнения и старания недавнего времени были не напрасны, дражайшая супруга? Разум ваш полон неги и понимания, что далекая дорога от дома стоила удивительных видов Цинхэ?

С появлением ребенка, впрочем, обмен шпильками прекратился. Отчего-то Хуайсан ревниво вздернул подбородок, услышав, что сын - его сын - так любит брата. Жилань была права, он и не вспоминал о младенце, вернувшись из лагеря, да и в лагере думал не о его здоровье, а скорее о самом неправдоподобии того, что сын этот может быть. Более того, было время, когда он, полагая, что Цзинь Гуаншань будет использовать малыша как приманку для брата, предполагал, что младенца придется убить...

- О боги! Да он закричит сейчас, - сказал Хуайсан испуганно, вглядываясь в сморщенное личико, - дайте-ка его мне скорее.

Жилань сделала до крайности недовольное лицо (брови ее были необыкновенно красивы, когда сходились ближе - черные, тонкие, как два полумесяца, хотя эту красоту Хуайсан мог оценить только отстраненно, таков был гнев) и нехотя, с большим недоверием выпустила Фэйфея из рук, предварив передачу ценного груза поучениями о том, как надобно держать младенца.

Такое случается с младенцами: пребывая вечно на женской половине, они чуждаются мужчин, боятся низких голосов и грубых лиц, широких плеч. Но Хуайсан был сложен совсем не так, как большинство бойцов из ордена Цинхэ Не, и голос его был достаточно высок. Потому ребенок не испугался его и, удивленный новым лицом и новой одеждой (Хуайсан был не в клановых одеяниях, а домашнем, серо-стальном), замолчал, разглядывая что-то новое. Вес его на руках был непривычным. Удерживая его с ужасом, как драгоценнейшую чашечку пятисотлетней давности работы, Хуайсан почувствовал что-то странное. Как чувствуешь себя тогда, когда игрушка, которая тебе совершенно не была нужна, вдруг понравилась твоим товарищам, и из-за этого ты впервые разглядел, как она замечательна и как тебе ее нужно. Ах он любит брата? Ничего подобного. Он любит его, он любит отца.

- Это кто у нас такой славный? - спросил Хуайсан нежно и чуть-чуть покачал малыша Фэя на руках. - Это кто это тут сморщился и зачем? Ну-ну, папа тебя любит! Скажи папе "здравствуй"?

Конечно, таких высоких требований он на самом деле не предъявлял, но малыш округлил глаза и сделал гримасу, похожую на улыбку. "Мне! Мне улыбнулся!", - подумал Хуайсан и обрадовался своей легчайшей победе.

Возможно, именно в этот момент сердце его и было покорено.

Он поднял глаза на Жилань, все еще торжествующе улыбаясь, будто бы надеясь похвастаться ей или утереть нос.

- Сколько бы ни было дел у его отца, я всегда буду находить время с ним побыть, каждый день. Он спит сейчас с кормилицей или в наших покоях?

"Наших". Вот еще одна тонкость, которую нужно обсудить.

Хуайсан был не из тех благородных мужей, что встречают опасность лицом к лицу. Тем более не был он и истинным сыном ордена Цинхэ Не, хотя бы в том отношении, что доблестный воин из Не пробежит тысячу ли, заползет под камень, за которым она, дрожа, спряталась, с рыком вытащит на свет, надает по лицу и заревет "ДЕРИСЬ ИЛИ УМРИ", так что бедная опасность непременно оскандалится прямо в штаны, прежде чем перейти к неизбежному. Нет, он всегда старался избегать неприятных разговоров и сглаживать острые углы, где это было возможно. И, вероятно, провел бы еще много минут, делая вид, что не понимает тон и слова супруги, и отпуская в ответ такие же обтекаемые шпильки.

Но у него на руках был Фэй-Фэй, и как только Жилань сменила тон на ледяной и оскорбительный, малыш, чутко воспринимающий настроение ("Это он в меня, он будет такой же, как я", - умиленно отметил Хуайсан и, не сдержав порыва нежности, поцеловал крошку в лоб), недовольно сморщился, сжал кулачки и начал кричать.

- Отнесите его в кроватку и будьте с ним, не оставляйте одного, - приказал Хуайсан служанке; вот и первое неизбежное действие - придется показать, что в этом доме он может распоряжаться и ее слугами. Девушка, неуверенно и просительно посмотревшая на госпожу, с поклоном приняла маленького Фэя и вышла.

Жилань была красива, это приходилось отметить. Особенно ей шло то одновременно дерзкое и обреченное выражение лица, которое она явила сейчас. Было невозможно представить подобную маску на лице Гуаншаня, но кукольно-изящное лицо Жилань истинные чувства превращали в прекрасное. Было даже обидно, что боги не дали Хуайсану возможности оценить ее чуть воинственную прелесть так, как ее оценил бы другой мужчина. Сейчас же ему хотелось расцветить это лицо пощечиной.

- Госпожа моя Жилань, - сказал он, стирая, в ответ, и со своего лица сладкое выражение, - сдается мне, только звезды и ведают, когда мы с вами разделим постель. Расскажите, госпожа моя, не оскорбительно ли это для жены - услышать, что ваш сон тревожить ни к чему и вызваны вы не будете? Или, напротив, это вас обрадует? Чего будет больше - скорби или радости? Как бы то ни было, совету вашему я последую, хотя бы потому, что он был неосторожно подан при посторонних лицах, а мне не хочется давать пищу для сплетен на кухне. Но впредь хочу попросить вас о том, чтобы обсуждать подобное наедине. Где же вы подготовили мне комнаты? Надеюсь, хотя бы отделкой их вы догадались не заниматься? Жалко будет дважды делать одну работу.

"Без помощи"? Хуайсан округлил глаза: о, не он первый об этом вспомнил, хорошо же! Что-то, кроме того, смутно узнаваемое, знакомое чудилось ему в манере Жилань нападать. Будто бы она была более дева Не, чем сам он - наследник клана.

- Не жены ли вина, если без сторонней помощи муж не может совершить свой долг? Может быть, есть в ней какой-то изъян, если для того, чтобы совершиться происходящему, непременно нужен какой-нибудь помощник или дурман? - прошипел Хуайсан в ответ, вынимая из рукава спасительный веер. Впрочем, как только Жилань шагнула на него, он шагнул от нее, соблюдая между ними положенное им самим безопасное расстояние, будто бы жена и правда, как самка богомола, могла вытянуть свои изящные ручки, оторвать Хуайсану голову и сожрать ее.

- Впрочем, я снизойду до вашего желания, дорогая супруга, и раз уж вы с таким уважением ко мне относитесь, выберите помощника на свой вкус, чтобы осуществить еще раз все то, что вам, вероятно, так понравилось. В том же сочетании участвующих. Много ли вы запомнили о той прекрасной ночи, в которую мы с вами были близки?

Он взмахнул веером так, будто воздух между ними хотел разрезать.

Жилань была бледна, как луна на небосклоне; вслед за ней от гнева побледнел и Хуайсан. Было даже забавно, что они двое, связанные постылым союзом, оказались так похожи в мелочах.

- Ах вот как воспитывают девиц в Ланьлине? - прошипел в ответ Хуайсан, делая уже и сам шаг вперед, да так, что они чуть ли лбами не столкнулись. - Тогда не удивлюсь, почему твой дядя предпочел сбыть тебя куда угодно и к кому угодно, как залежалый товар из лавки, если ты раскрываешь рот и оттуда падают подобные мерзости!

Он уткнул веер в грудь супруги, не надавливая, впрочем, скорее обозначая свое главнествующее положение, в котором совершенно не был уверен - Жилань бушевала, как вулкан при извержении, и за всем гневом на своеволие жены Хуайсан не мог спрятать некоторую робость. От женщины он совершенно не ожидал подобного напора! В ярости она была похожа на молодого господина Цзян, каким бы двусмысленным это сравнение не было.

- Кажется, ты еще не понимаешь, что мне не нужно никаких твоих разрешений, ни на конюхов, ни на слуг, о моя одаренная воображением супруга, - продолжил он, раздувая ноздри, - или ты их уже для себя осмотрела? Не заставляй меня вспомнить о том, что тебе-то мои разрешения нужны! Эта грязь и тебя измажет до ушей: кем бы я ни был и с кем бы ни был, чем больше ты об этом орешь, тем больше тебя слышно, и тем больше за твоей спиной будут смеяться, что ты, верно, сухая и постылая, раз от тебя муж к конюхам сбежал!

Что?.. Что?! Хуайсан в оторопи взглянул на веер, превратившийся во что-то, над чем поработал голодный бобер у запруды. Жилань применила духовные силы против него?.. Ситуация эта была до того оскорбительна, но одновременно так неожиданна, что он даже рот раскрыл, не в силах выдавить ни звука.

- Ах ты!.. - вскрикнул он наконец и занес руку для пощечины. Если девчонка смела вести себя таким образом, что было терять?

Жилань ничего не сделала, просто посмотрела на него, и во взоре этом угадывалось так много вещей: лязг капкана, схлопывающегося на лапе лисы, свист сабли, занесенной над наклоненной шеей, миг промедления перед броском ядовитой змеи, горная лавина, сносящая на своем пути деревню. Словом, Жилань без слов сумела предупредить его о том, что последствия поступка могут оказаться страшнее, чем последствия его несуществования. Хуайсан жестом танцора убрал руку за спину, зыркнул на драгоценную супругу в ответ и не очень убедительно огрызнулся:

- Не пришлось бы вам об этом пожалеть!

С этим он и ретировался, нервно подрагивая плечом. Веер ему очень нравился, он был славный, на нем резвились карпы: таким образом он, одеваясь, собирался отдать должное происхождению жены. Что же, с долей яда думал Хуайсан, улепетывая из женского крыла (мама, как бессовестно обошлись с твоей памятью!), кажется, после этого все конюхи просто обязаны принадлежать мне. Как бы еще об этом брата предупредить... Брата, который, оказывается, так развлекал супругу, что она вздумала этим бравировать.

Определенно, с Не Минцзюэ надо было поговорить.