Нет в жизни ничего более изматывающего и болезненного, чем бесконечное ожидание неизбежного без возможности что либо сделать. Минцзуэ знал об этом все с ранней юности - со времен, когда в течении года свечкой таял отец, что занемог от раны, подаренной обычным оборотнем, но так и не смог оправиться. Но все, все в Нечистой Юдоли знали - отца доконала тоска по его сломанной сабле. И уже тогда шестнадцатилетний Минцзуэ смотрел на это, понимал к чему идет, и не мог сделать ничего.
Сейчас, спустя десять лет, кошмар повторился. И не с кем нибудь, а с любимым младшим братом. Варианты развития событий в голове главы Ордена Цин Хэ сводились к трем:
1. Вэнь Сюй отказывается от своей затеи. Или у него не получается. Или происходит что-то еще - и А-Сан остается в лагере. В таком случае Минцзуэ собирает все силы Цин Хэ и выдвигается на Орден Ци Шань Вэнь. Предварительно, пожалуй, написав дяде Ци Жэню... Хотя он с лета не знал где его бесы носят и Сичень куда то запропастился.
2. Вэнь Сюй не отказывается от своей затеи, но в процессе что-то идет не так и Хуайсан погибает. Тут вариантов тоже было не много - Минцзуэ собирает все силы Цин Хэ и выдвигается на Орден Ци Шань Вэнь. Предварительно написав Лань Ци Жэню. И погибает где то под Безночным городом.
3. У Вэнь Сюя все получается и Хуайсан прибывает в это богами забытое место живым. Об этом думать было страшнее всего - боялся сглазить даже мыслями.

Прошло почти две недели с тех пор, как Вэнь Сюй отбыл в сторону воспитательного лагеря. И ни слуху, ни духу, ни весточки. Сначала Минцзуэ еще старался сохранять режим, по утрам бегал на тренировке (чем привлек внимание всей окресной детворы), но вскоре бросил это и впал в оцепенелую апатию. Не хотелось ничего. Только пить вино и рассматривать стену в снятой комнате. И, закупившись вином, он принялся выполнять свой план. Правда после вина хотелось буянить. И он буянил.
Пил и кидал саблю в стену, например, стараясь чтобы дыры на стене выглядели наиболее художественно. Художественно не получалось, а обидевшаяся БаСя взбесилась и сильно поранила ему руку. В наказание за что он не касался ее три дня. После этого они вновь воссоединились как добрые любовники - это была их не первая ссора.
Еще он ходил пить в Абрикосовый дом. В конце концов женщины обычно неплохо отвлекали от забот - танцами или музыкой. Но в этот раз не выходило. Как-то раз, чудовищно напившись (хорошо, что этого не видел мастер Мин!) он кулаками прибил зазнавшегося обывателя, что попытался спереть его кошелек. Обыватель был плохонький, но оставил после себя жену с ребенком, которым Минцзуэ выплатил золотом за каждый цзинь паршивого мяса. Больше в Абрикосовый дом он старался не ходить.
Предпочитал пить прямо на постоялом дворе. Спускался по вечерам в обеденный зал, брал с собой походную доску для го и играл, параллельно уничтожая запасы спиртного. Два дня назад повезло: купил у проезжего купца потрепанную книгу и теперь вечера разнообразились еще чуть – он читал и пил.
Тем вечером он спустился с книгой в зал и занял столик, который уже стал привычным, заказал вина и погрузился в чтение:

«Когда вещи устроены так, чтобы угодить телу, когда готовятся к неожиданностям, чтобы уберечь сердце от гибели, когда внутреннюю почтительность пестуют для того, чтобы она проявилась вовне, а беды, тем не менее, избежать не удаётся, то это происходит от Неба, а не от человека. Тогда ничто не может поколебать установленное, ничто не может проникнуть внутрь Духовной Башни.
У Духовной Башни есть свой привратник, который действует без разумения и даже не может быть тем, кем он есть, если имеет понятие о себе. Если кто-то, не имея полной искренности в себе, попробует это выразить, всякая попытка породит обман. Помыслы человека войдут в него, и с каждым разом он будет ошибаться ещё больше.»
Вино в промозглую погоду грело нутро, чтение грело душу.

Ну вот только голодранцев еще не хватало. Минцзуэ, не глядя, залез в кошелек и, достав монетку, посмотрел на паренька.
- Проваливай к своему ослу. Пока не пришиб. - он глотнул вина, кинул  монетку в руки бродяжке и вернулся к книге.

"Вещи входят в того, кто старается досконально их постичь. А в того, кто равнодушен к вещам, вещи не могут проникнуть. Тот, кто не впускает в себя других, не имеет родных. А тот, кто не имеет родных, достигает предела человеческого. Нет оружия более разящего, чем воля. Ей уступит даже меч Мосе. Нет разбойников более опасных, чем силы Инь и Ян, — от них никуда не скроешься в целом мире. Но Инь и Ян не сами лишают нас дарованного нам — наше сердце побуждает их к этому."

На ладони бродяжки лежало перо сокола. Вряд ли в Поднебесной найдется много соколов белой масти. Взгляд Минцзуэ застыл, изучая перо, а потом он медленно обвел глазами зал.  Хуайсана не было. Полузнакомый бродяжка был один. А значить это могло только одно: брат мертв.
Минцзуэ побледнел и принялся вставать из за столика, что получилось только со второй попытки - бесконечная накатившая усталость мешала подняться. И как то сильно защемило сердце.

Он выхватил перо, рассматривая его жадно, будто это весточка с того света и, на подошедшего хозяина, стоило только взглянуть налитыми кровью глазами, чтобы он благоразумно сменил направление.
Слова никакие не шли, горло будто сдавил спазм. Минцзуэ посмотрел на мальчика выжидательно. Где тело?

Минцзуэ вышел следом за спешащим мальчиком и остановился, подперев плечом балку на веранде. Или это балка подперла плечо?Мальчик что-то говорил, выхватывать удавалось только общие фразы.
... болотная лихорадка...
... отдельный дом...
... погиб наследник ордена Не...

Опять стало тяжело дышать.
- Где... тело?

Господин демон прекрасно все понимал. И воображение у него было развито отлично, кто бы там что ни думал по этому поводу. Поэтому он тяжело опустился на ступеньки веранды, глядя прямо перед собой. Необходимо было пойти и написать несколько писем. Мастеру Мину, чтоб выдвигал войска, Лань Ци Жэню... кстати хорошо бы Жилань с ребенком переправить в пусть и разоренный, но частично отстроенный по лесам, орден Лань. Там им будет безопаснее, чем в Нечистой Юдоли. Думать о всем, чем угодно, только не про обгорелое тело с поясом, на котором была пряжка в виде быка. Покрытого копотью быка. Сейчас он, Не Минцзуэ, встанет и пойдет. Только посидит минуту, а потом встанет и пойдет.

По сторонам было пусто. только парочка, проходящая внутрь таверны, покосилась на вас недовольно.

Мальчишка не отставал и продолжал что то от Минцзуэ хотеть и что то требовать. Чтобы тот шел куда-то дальше. Куда? Зачем? Что тащить? Осла?
- Что ты от меня хочешь? - спросил он бесконечно устало у бродяжки и поднялся, отряхивая штаны. Думать все еще получалось плохо. Надо помочь этому пройдохе, потом заплатить ему - все таки привез... информацию. Или убить. Это Минцзуэ пока не решил.
- Что. Ты. Хочешь. От. Меня?

Отнес брата в комнату? Тело? Он привез его сюда?

В голове словно вспыхнула свеча, Минцзуэ направился к конюшне легко, быстрым шагом обогнав мальчишку, отодвигая его плечом в сторону. Остановился в дверях, чуть прищурившись, давая глазам привыкнуть к темноте и очень быстро увидел ворох черного тряпья в углу на сене. Пришлось прикусить щеку с внутренней стороны, шагая к телу. Уже опускаясь перед ним на колени и аккуратно подхватывая понял, что одна деталь кажется ему странной. Не пахло паленым. А тело было хрупким, наверное это был отпечаток смерти. Даже легче, чем Минцзуэ помнил.

А вот теперь опять все потеряло значение, только на этот раз не от пелены отчаяния. Минцзуэ стоял на коленях и держал брата на руках - живого. Живого? Странно, болезненно горячего, исхудавшего, почему то замотанного в бабские тряпки, спящего, но... живого. Определенно живого! Сердце бешено заколотилось и вдруг пришло ощущение, что оно не билось последние пять минут. Или последние две недели. Или последние три месяца.
Он прижал брата к себе, укачивая, как ребенка, что то нашептывая, что-то успокаивающее, даже не отдавая себе отчет, что Хуайсан не может его сейчас слышать. Что то такое что могло донестись до постороннего уха, если постороннее ухо прислушивалось.
- Ну вот... мы вместе... я тебя увезу... Поедем домой... ты живой, ты со мной... все будет хорошо.
Он не замечал что плачет, пока не удивился, что лицо Хуайсана отчего то стало мокрым. Ну и выпустить его сейчас из объятий не было никаких сил. Как можно?
Минцзуэ встряхнулся и посмотрел на мальчика бродяжку.
Почему мальчика? Сюй говорил что приедет девушка.

- Он... болен да? Его надо отнести в комнату. - повторил он очевидную вещь, поднимаясь - Не надо через окно. Так отнесу. Пойдем.
Прижав к себе величайшую драгоценность он направился к выходу из конюшни.

Чин немного посмотрел на трогательную сцену встречи братьев, и разок даже хлюпнул носом - проклятая сентиментальность как пробудилась вдали от огненного дворца! Но дело было сделано, и тут навалилась усталость, такая что Чин бы и сам не отказался сейчас унестись на чьих-то сильных руках в теплую кроватку. Но сильные чьи-то руки были сейчас далеко, и вздохнув, Чин пояснил.
- Это трава, для имитации болотной лихорадки. Но она как-то не так сработала, возможно он и правда заболел в этом лагере. В любом случае думаю ваши врачи смогут с этим справиться.
Получилось как-то холодно, и Чин решил добавить что-нибудь трогательное, но вышло как вышло.
- У меня ужин там остывает, так что я пошел.
Завил он максимально трогательно и удалился в таверну, где его ждала награда за труды в виде еды, дешевой комнаты и бочки с водой.

То ли дело было было в целебном настое и окончании действия состава, приготовленного Вэнь Нином, то ли в том, что дорога закончилась благополучно, и больше не было ничего, о чем стоило бы волноваться, то ли колыбельные Чин все же подействовали, хоть и отложенно... Но, вероятнее всего, причины были все сразу, и важнейшая из них - звук самого родного на свете голоса, ласковые прикосновения, чувство полнейшей, неуязвимой безопасности, которое всегда сопровождало Хуайсана рядом с братом в минуты их мира и нежности. Он так давно, так невыразимо давно не чувствовал себя защищенным, он даже отвык - и вот к нему вернулось детство, пусть и ненадолго, пусть лишь мазнуло рукой по щеке, как призрак матери во сне. Он проснулся, когда брат заканчивал сказку, но какое-то время лежал с закрытыми глазами, пытаясь понять, сон ли он видит, или нет. В голове был полнейший сумбур: лагерь, ссора, страх; обрывки дороги, девочка-мальчик, явление матери, сны, больше похожие на явь, чем сама явь.

- Мне это снится? - спросил он у брата, осторожно удержал руку, обтиравшую испарину с его лба, и прижался к ней губами. - Снится? Или это ты? если снится, не говори, пусть так и будет, хороший сон.

Он лег на ладонь брата щекой, вдыхая горьковатый запах трав.

- Я так боюсь за тебя, - сказал Хуайсан сонно, - вот ты там где-то, не знаю, где, вдруг все же поехал к Вэням, и они тебя поймали... Он сумасшедший. Он всех Не хочет уничтожить. Как же тебя удержать. Только бы ты был жив.

Он был почти уверен, что Минцзюэ-гэ ему снится.

"Сумасшедший", - хотел сказать Хуайсан в ужасе, но в их семье такими обвинениями не бросались, так что слово он спел скусить с кончика языка, прожевать и проглотить. И этот удержанный порыв разбудил его уже совершенно. События, случившиеся на самом деле, все ужасы, которые вот-вот могли случиться, но Яшмовый Император отвел беду, страхи, подозрения, чувство полнейшей, выкручивающей кишки беспомощности, невыносимая тревога за тех, кто остался в лагере.

Куайтуй-сюн, как ты там, дорогой мой друг и бесценный помощник, все ли с тобой хорошо? Не попал ли в беду, не навел ли твой честный и прямой характер на тебя кары? А-Яо, гадкая маленькая змея, неожиданная поддержка и плечо, на которое можно опереться, сколько же добра ты мне сделал, и чем я отплатил? Будешь ли ты горевать, или понял замысел, как ты всегда понимаешь сплетения чужих мыслей, и устремишься сюда, к нам? Вэй-сюн, как ты, дорогой друг, бедовая голова? Жив ли ты? Прошу тебя, держись, пусть все получится, пусть ты спасешься и спасешь всех. Маленькая госпожа Янли, удалось ли бежать? Вы уже должны плыть. Гордый наследник клана Цзинь, возглавили ли вы побег? Верую, что все удалось, но вдруг нет, вдруг все же нет, ведь у богов в рукавах мало чудес даже для нас, будущих бессмертных. Нин-сюн, не стряслось ли с тобой беды из-за того, что ты нам помог? Как тебе там, с твоей добротой, которую, как цветы у обочины, всегда топчут - люди ведь не умеют ценить то, что достается им даром.

Цзян Чэн... А что говорить. Что еще сказать. Только перебирать бусины воспоминаний и на каждую просить Гуаньинь тебя защитить. День, ночь, каждый день и каждую ночь до тех пор, пока точно не буду знать, что ты в порядке. И на много лет вперед. Не встретиться берегам реки, не бывать такому, но как перестать чувствовать эту боль.

А брат говорил, брат рассказывал про вишню - их вишню. Сломалась?! Клумба... садовник из деревни... по фен-шую. Так вдруг по-домашнему просто, так трогательно это было, что вот они, наконец, вместе, что брат жив и здоров, что и в самом деле течение проклятия остановилось - о, сколько бессонных ночей без весточки о его здоровье Хуайсан провел, представляя, что золотой змей обманул его и в этом. Что никто, никто не встанет между ними. Все будто бы вынесено за границы свитка жизни, все, что мешало, есть только они двое во всем мире, как в детстве, когда они прятались от отца, и Хуайсан до белых костяшек вцеплялся в руку брата, зажимающую ему рот, а потом отец уходил, и Не Минцзюэ гладил его по голове, успокаивая. И клумба. Как будто снова примерил на себя жизнь, в которой клумба действительно важна, и из-за нее, наверное, возможно поссориться.

Он собирался засмеяться, но в результате заплакал, все еще прижимаясь лицом к ладони брата, и прошептал несколько раз "люблю, люблю тебя, слава богам, что жив".

- По фен-шую? Ох, чувствую, многое предстоит перенести мне по возвращении. Вишню посадим новую, правда? Это ничего не значит. Ничего. Вишня тут, - он приложил руку к груди и заодно потянул ворот неудобного, мокрого от пота ханьфу, - тут ее ничто не испортит. Расскажи, пожалуйста. Я уже не засыпаю, просто холодно очень. Расскажи мне все, потом я тебе расскажу. Это будет долгая история. Ох... Надо вымыться. Все воняет, наверное, ужасно; извини меня. Здесь возможно получить горячей воды?..

Вопрос был робкий, поскольку за время лагеря он уже привык к тому, что это роскошество достается совсем не всем, и родовитость в распределении благ ничего не решает.

Отредактировано Не Хуай Сан (2019-07-03 13:22:34)

Хуайсан слушал брата, чувствуя, что, возможно, жар прошел не до конца. Слишком невероятно это все было. Или нет? С тех пор, как сожгли Облачные Глубины, мир будто бы вывернулся наизнанку, всеми десятью судилищами наружу. Лагерь как будто бы не удержался в границах выжженной земли вокруг и распространился по всей Поднебесной. Права была Чин Чин, больше ни у кого не получится остаться в стороне, а так хотелось бы. Убежать, запереть двери и не открывать непрошеным гостям. Только гости все чаще приходят с армиями.

- Учитель Лань Цижэнь собирает отряды? Как бы хотелось знать, насколько это успешно. Ох, Лань-эргэ... Но я не верю, что случилось дурное. Полагаю, в таких обстоятельствах отсутствие новостей - лучшие новости. Если Вэнь Жохань не постеснялся, чтобы о сожженных Глубинах говорили в открытую, верно, он бы и пойманного наследника наказал публично, так, чтобы все боялись. Он же этого хочет - страха, подчинения, не только уничтожения ордена. Мы бы знали и слышали. А раз никто не говорит о втором старшем брате, значит, он тоже скрывается. Вероятно, боится того, что враг подумает, что именно тебе он и будет писать? Нет возможности передать весточку с безопасностью? Старший господин Вэнь помог мне - без него бы мое письмо ты не прочитал. Ты ведь прочитал? Какое счастье, что ты все же не поехал, что он тебя задержал. Один он из всей проклятой семьи стоит жизни, кажется, все доброе ему одному пришло, ты даже не представляешь, сколько он для меня сделал, и за это был наказан. У него моя сабля, он ее сохранит обязательно, можно смело довериться, такие люди, как он, никогда не пойдут на подлость, нет в нем этой способности.

Так они и рассказывали взахлеб, и про сына своего Хуайсан слушал с тем же вниманием, что про вишню, звездочку и мастера Мина. Милый, домашний мир. Сын. Как же это странно, но сейчас даже думать об этом сложно. Он собирался было начать расспрашивать про другие дела дома, про то, что брат собирается делать дальше, про то, что слышно, например, от клана Цзян, каковы их намерения, однако, раздеваясь с помощью брата, совершенно забыл о том, что некоторых вещей следовало остерегаться и скрывать, насколько можно.

- Прежде помоги мне залезть в бочку, - спокойно сказал он. Старые привычки возвращались. Там, где брат злится и поднимается стальной ветер, нужно держаться ближе к земле. - Помоги, пожалуйста, холодно стоять. Давай условимся - сейчас я помоюсь, мы выпьем вина и я тебе все расскажу. Уже не болит. Немного чешется. Ничего страшного, как видишь, не случилось. И позора большого нет, ведь эти отметины не видны никому. Буду купаться в одиночестве, ничего страшного, мало ли у наследника может быть причуд.

Хуайсан на это только и смог, что возмущенно булькнуть. Когда брат убрал ладонь с его макушки, он вылез по шею, отфыркиваясь и протирая глаза:

- Если ты кричишь, кричи так, чтобы тебя слышал я, а не посетители трактира, - сообщил он надуто и полез мизинцем в ухо, в которое тоже залилась вода. - Воля твоя, дагэ, но утопишь меня сейчас, позора меньше не станет. Пожалуйста, налей вина. Горло пересохло. Прошу тебя.

Он положил голову на край бочки, чтобы волосы омыло водой.

- Бочка будет черная... Как клановые цвета, - он постарался пошутить, разряжая обстановку, но брат все еще высоко носился на сабле, под самым Яшмовым Дворцом на облаке. - Это не Вэнь Чжао. Прежде всего поклянись мне самым драгоценным - нашим отцом и его памятью поклянись - что ничего не будешь делать, не посоветовавшись со мной. Иначе топи меня дальше, я ничего не скажу. Поклянешься?

- Хорошо, - сказал Хуайсан блаженным голосом, прикрыв глаза, и пояснил, - все хорошо. Ты рядом. Ты не будешь делать глупостей, правда? Здесь тепло. Я не сплю. Ты очень ласковый. Я отвык совсем, только во сне видел, какой ты бываешь.

Он осторожно завел руку за спину, ощупал край отпечатка - зацепиться удавалось лишь за самый низ ладони, и тот выворачивая руку до предела.

- Для того, чтобы объяснить тебе эту метку, придется рассказать многое. Начать с того, что в этом лагере мы узнали, как орден Цишань Вэнь относится к закону гостеприимства. Они испражнились на этот закон и вытерли свитком зад. Нас твоих и клан Лань поселили под жалким навесом, открытыми всем ветрам. Мы недоедали все это время. Они увечили людей, одному из благородных господ Цзинь поставили клеймо. Ты можешь вообразить себе это? Как скоту. Мы и были как скот, как согнанный в загон скот, который не откармливали - морили, чтобы не лягались перед тем, кто придет с молотом. Все они были по-своему изуверы. Все, кроме старшего господина Вэнь и еще, - он прикусил язык, припоминая того странного господина, что хотел от него непонятных вещей в обмен на тепло и горячую воду, и которому он в каком-то помрачении рассудка рассказал их с братом историю, не называя, впрочем, имен, - но старший господин Вэнь спас меня много раз. Он кормил меня, давал сладости. Защищал от своего младшего брата. Защищал от всех. Когда стало холодно, он брал меня к себе в комнату, в настоящий дом, и я мог спать, а не дергаться от озноба.

Он вздохнул и продолжил, потершись щекой о руку брата:

- Стало ли известно это, или какие-то еще новости достигли слуха главы ордена Вэнь. Или ему просто захотелось посмотреть, как мы корчимся, когда он давит ногой. Он приехал в лагерь, повелел привести меня и заставил старшего господина Вэнь избить меня при нем. Хорошо хоть ребра были не сломаны до этого. Но он бил очень осторожно. Только чтобы было видно, что бьет. Могло быть сильнее. А потом... потом глава ордена Вэнь сказал мне кое-что, из-за чего я запустил ему в лицо плошку с чаем. Увы, не попал. Хотел бы запустить саблю ему в поганое горло, чтобы вся мерзость вылилась. Вспороть брюхо и намотать на Конфетку его кишки. Посмотреть, сколько получится оборотов.

Он стиснул край бочки изо всех сил.

- После этого, в наказание за то, что я хотел на него напасть, он оставил на мне этот след. Я потом подумал еще, что место очень странное. Его видят только... хм. Только те, с кем ты близок. И я не могу не думать, не могу, что он что-то знает, что какие-то шпионы, среди слуг, какие-то недобрые глаза уже ему нашептали, и это послание для тебя. Чтобы ты увидел. И чтобы ты рванулся мстить. Он так и говорил про отца: сильный, глупый и прямой. Не смей идти у него на поводу, умоляю тебя, не делай этого. Он только и ждет, чтобы убить и тебя. Как он убил отца. Как... ох. Прошу тебя, об этом позже.