Не Хуайсан воспользовался щедрым приглашением супруги, но с собой, конечно, ничего не взял, кроме походной порции ехидства - еще бы, он представлял себе обычную манеру наставников ордена Цинхэ Не. После такого занятия Жилань бы не сподобилась сама переменить наряд; вернее всего, служанки бы снимали одежды с ее прекрасного и бездыханного тела. Сам Хуайсан, до тех пор, пока за него своими особыми приемами не принялся мастер Мин, вполне успешно изображал мертвого суслика уже после десятого выпада с утяжеленной тренировочной саблей, весившей даже больше, чем настоящая. Жилань, надобно полагать, была лишь немногим более одарена физически. Следовательно, ему предстояло умилительное и одновременно забавное зрелище: старый матерый пес играет со щенком, изображая равноправную схватку. Не Минцзюэ никогда не играл в поддавки, но он никогда и не дрался с женщинами...
День был пасмурный, но снег прекратил падать, осталось только его послевкусие или. напротив, предчувствие - что-то тяжелое, сонное в зимнем воздухе. Лучше всего люди раскрываются тогда, когда их не тревожишь, это Хуайсан усвоил еще совсем маленьким, наблюдая то за отцом, то за братом, пока они были заняты своими делами, не отвлекаясь на его персону, которая, как им казалось, всегда до крайности нуждалась то ли в наставлении, то ли в подзатыльнике (это уже по части отца). Потому он прошел тихонько по одной из узеньких троп между сухими кустами пионов, задевая полой ханьфу снежные шапки. Он услышал звон соприкасающейся стали, гул разрезаемого воздуха, легкие шаги и тяжелое дыхание; зазвучал голос Не Жоу, низкий, будто бы рассерженный или взволнованный. Шаги затихли и возобновились снова. Он выглянул из-за резного павильона. Жилань, легкая, как перышко, повернулась, отражая удар; кузен и правда двигался медленно, в половину своей силы и скорости, чтобы ей не было слишком сложно. Прием был простой, но эффектный; меч вылетел из рук супруги, как павлин, увидевший подругу, и упал на землю. Хуайсан только заготовил подходящую случаю шутку и собрался шагнуть вперед...
Как порадовался, что шутку придумывал не очень быстро.
Кузен подошел к Жилань, привлек ее к себе - Хуайсан округлил глаза - и поцеловал с той решительностью, которая одновременно говорит и "будь что будет", и "я имею на это право".
Жилань, кажется, была вовсе не против происходящего. Если говорить начистоту, выглядели они вдвоем в духе одной из очаровательных картин из сельской жизни: он, высокий и плечистый, она, поднявшаяся на самые мыски и вытянувшаяся к нему, как ива тянется к воде, черная земля, белый снег...
Муж, притаившийся за павильоном. Хуайсан тихонько хихикнул, осознав всю глупость и одновременно скрытую силу своего положения. Чувствует ли он себя обманутым, наблюдая, как его супруга снова воспользовалась его же собственным предложением и все-таки нашла человека, который разжег ее чувства? Пожалуй, нет. Он не чувствовал себя полновластным хозяином, повелителем, а Жилань никак нельзя было назвать вещью, чтобы отнять ее у кузена и положить в карман. Он покривил душой, пожалуй, в тот ужасный вечер, когда открылась истина, покривил, заявляя, что брат оскорбил его как мужчину. Нет, ужасным было не прелюбодеяние, а то, что он, из всех людей он... Ох, не стоило и начинать думать. Единственное, что удивляло его - выбор человека, зажегшего огонь. Вот уж не пришло бы ему в голову искать любви у подобного кузену рубаки; вместо стихов что же, Сунь Цзы, вместо "прими меня, любовь моя" - "ПОДЪЕМ, САЛАГИ!"?..
Наконец, сцена потеряла уже всякое подобие уместности, и он громко откашлялся, обозначая свое присутствие.
- Да вы можете и продолжить, что же вы так всполошились, - не без доли ехидства заметил Хуайсан, улыбаясь и обмахиваясь веером, хотя было не жарко. - Драгоценная супруга, дорогой кузен, чудный день, прекрасная погода, интересная тренировка!
