- НЕ ХУАЙ САН!!! - взбешённый Минцзуэ ухватил брата за ворот ханьфу и наотмашь выдал две оплеухи - Я никогда не учил тебя не думать о последствиях своих решений!!! Никогда тебя не учил избегать ответственности!!! Я виноват в твоём распутстве?! Пусть так!! Я за это отвечу!!! Но и ты ответишь за свою глупость и подлость!!! ЯО РОЗГИ!!!

Он легко, как пушинку, отшвырнул от себя брата и сложил руки на груди, пытаясь унять нервную дрожь пальцев.

- Никто тебя не выгонял из дома!!! Я отправил тебя учиться!!! УЧИТЬСЯ, ХУАЙ САН! Ты и это не смог без сделать нормально, без того, чтоб все испортить?!!! Я тебя учил в бабское рядиться и ублажать мужиков, завязывая им глаза?!! Наследник ордена Цин Хэ Не, тебе не стыдно?!! Я научил?!! Как научил, так и обратно разучу!!

Отредактировано Не Мин Цзюе (2019-02-09 06:14:01)

На этой бравурной ноте вся ярость и вся храбрость Хуайсана стремительно подошли к концу, показав дно. Все-таки одно дело яркая обида на брата, который, положа руку на сердце, мог бы отличным образом письмо это не читать и тем самым избавил бы всех собравшихся от пренеприятной и совершенно бессмысленной сцены, а другое дело - когда тебя толкают, а тут еще и розги несут, и бежать совершенно некуда (в окно? может быть, все-таки в окно?). Тут уж волей-неволей потеряешь присутствие духа.

- Я не хотел, Минцзюэ-гэ, - сказал он жалобно, - все само собой! Мне было очень одиноко! И не говори, не говори, что послал меня учиться, об этом никогда не было речи, и ты сам говорил, что никто не владеет саблей лучше мастеров нашего клана... Это все началось из-за Ан Тао! Из-за его слов. И обо мне ты не думал. А мне было одиноко!

Тут он дрогнул нижней губой и пролил слезу, которую было довольно хорошо видно в тусклом свете дня.

- Пожалуйста, не надо! Ну разве я виноват, что... что привык?

У Мэн Яо не было уверенности, что Не Хуай Сан сейчас пустил слезу искренне, хотя, боли тот боялся.
Ан Тао. Интересно, что конкретно сделал или сказал бывший помощник хозяина? Интересно, он правда умер на Ночной охоте? Нет, все, отринь эти мысли, подумаешь потом.

Яо отошел в сторону, в легком поклоне наблюдая за тем, как старший брат принялся пороть младшего. Вспомнилось как хозяин борделя отлупил однажды и его, но это ни в какое сравнение не шло.
В холодную? Мэн Яо нахмурился.

Холодная была тем местом в котором никто не хотел оказаться при любом раскладе. Она состояла из нескольких подвальных помещений, одно глубже другого и чем глубже тем холоднее, соответственно в нижних не было окон, света, хозяйничали крысы и пол был покрыт водой, а некоторые стены плесенью, а кое-где и корочкой льда. Они находились между строениями Юдоли и сетью пещер внизу, Не Мин Цзюе показал их Мэн Яо где-то дня через два, после того как они исследовали некоторые пещерные ответвления.
В общем, три дня, для Не Хуай Сана, в холодной. А когда туда сажали, то не давали ни еды, ни воды. Парнишке даже стало его жаль.

За порку брат принялся от души.

- А тебе будто дело есть кому что известно то станет?!! Позор клана его беспокоит!! Кому ты заливаешь?!! Со сколькими ты так пошутить успел, сволота?!! Ненавижу!!! Мне теперь что делать, а?!! Скольких твоих ебарей отлавливать придется?!! Хрен ты у меня вообще куда то еще выедешь!!!

Но где то на пятнадцатом ударе и завывании Хуай Сана - сердце дрогнуло. Рука, соответственно, тоже. Бить он не перестал, но удары стали легче. Ярость уходила постепенно, будто вытекала вода из опрокинутой бочки.
После сорокового удара он откинул розги.

- Яо, дай воды. - выпив чашу залпом и, вытерев лоб, обернулся к помощнику - Вели приготовить две холодные. На втором и третьем уровне. Хуай Сана на второй. Давать только воду, больше ничего. Пусть... поразмышляет о поведении. Через три дня проследишь чтоб вышел.

На втором уровне "холодные" были без окон, на третьем те, которыми пользовались реже всего.

Минцзуэ повернулся к брату.

- У тебя есть еще что сказать?!

- Для кого... - Хуйасан лежал на полу, обняв себя за колени, и мелко подрагивал. Нет, это не было самым невыносимым наказанием, какое ему только доводилось пережить за свою жизнь. И даже не было это самой большой болью. Самую большую боль он уже перенес - в дороге к Гу Су, потом в своей маленькой комнатке, пережидая, пока кончится ночь и настанет утро. Милостивые боги создали мир таким образом, чтобы в нем не было пустоты. Пустота была противна гармонии сущего. И, скопившись в груди Хуайсана, она болела, как болит разъедаемая ядом рана.

В сравнении с этим - комариный укус. Но об этом тоже не надо рассказывать.

- Для кого вторая, дагэ?

Если я верно угадал...

Не Мин Цзюе продолжал бушевать, аж тряслись на полках свитки и кувшинчики.
Мое дело сторона в данных отношениях. Ну почти.

Лицо искривила легкая едва заметная усмешка, которая тут же превратилась в сочувствующую улыбку и парень склонился над Не Хуай Саном, потянув того за предплечье, чтобы помочь подняться.
- Младший господин Не, позвольте проводить вас на второй уровень, - опять с легким сожалением в голосе произнес Мэн Яо, - а позже навестить, - это было произнесено уже полушепотом.

Вторая для господина Не, но зачем? Вот этого понять Мэн Яо не мог. Он тоже считал себя виноватым? Но в чем?
Яо повел Не Хуай Сана к выходу.

Минцзуэ проигнорировал последние просьбы Хуайсана. Оставшись один в кабинете убрал письмо, из за которого разразился весь скандал. В некоторой растерянности посмотрел на стол.

Адепты приберут.

И вышел. Необходимо было найти мастера Мина. За каждый проступок, который ты совершаешь в жизни, так или иначе приходится платить. Минцзуэ не избегал ответственности там, где был виноват. Поэтому он получит столько же ударов, сколько младший брат, а потом проведет в "холодной" несколько ночей. Разыскивая мастера Мина Минцзуэ размышлял о распоряжениях, которые стоит оставить Яо.

О, лиса мела хвостом, более чем искусно. Впрочем, до тех пор, пока ваши с лисой дороги совпадают, можно быть уверенным, что путь вы пройдете во взаимной приязни - ровно до тех пор, пока ей не придет пора сворачивать, и тут уж береги горло. Впрочем, нес его Яо более чем осторожно, а ведь мог бы и сбросить - и пришлось бы идти своими ногами, что, конечно, было возможно, но нежелательно.

- Для чего ты хотел меня видеть, Яо-сюн? - спросил Хуайсан, укладываясь на пол в ожидании стражника, который отопрет дверь и запрет ее снова за его спиной. - О чем хотел говорить? Что же, если ты и правда насколько милостив, что готов принести одну вещь - то, прошу тебя, принеси мне то злосчастное письмо. Я хочу его прочитать полностью. Это возможно?

- Ничего, благодарю тебя. Только письмо. И скажи мне, пожалуйста... Я бы хотел знать, что придумал Минцзюэ-гэ.

Хуайсан поднялся на ноги, держась за стену, и выглянул в зарешеченное оконце на стене. Они с Яо были почти одного роста, и для того, чтобы заглянуть в глаза светлого, тревожно-желтого оттенка (так светится взор кошки, вышедшей на вечернюю охоту, так сияет на солнце мед, в котором тонет, прилипнув, мошка), не приходилось ни нагибаться, ни вставать на цыпочки.

Какое забавное осознание равенства, достигаемого обстоятельствами. Один - господский сын, который сидит в клетке. Другой - адепт, который, однако, на клетку только смотрит. Ты, конечно, радуешься сейчас, Мэн Яо. Я бы, возможно, радовался на твоем месте. Только хотелось бы мне знать, как далеко уже зашел брат... Сердце не обманывает, нет. Не зря болит и полно горькой желчи.

Впрочем, не мне его винить.

- Думаю, совершенно излишне просить тебя хранить молчание, Яо-сюн, ты ведь и без того будешь это делать, чтобы честь нашего клана - нашего с тобой общего, верно - процветала?

Хуайсан ожидал возвращение Яо, сидя на полу своей "комнаты". Тихо, невыносимо тихо - слышно даже, как топочут по полу крысиные лапки. В прошлый раз, когда брат посадил его в холодную за выходку с Цзинями, он чувствовал себя куда как правым и хорохорился, кажется, даже пел, и адепт на страже, смешной, лопоухий юноша - давно его не видел, где он? - подпевал. Сейчас петь не хотелось вовсе, потому что, каким бы грубым образом брат не доносил до него свое мнение, оно было, по большей части, совершенно справедливым. Хуайсан просто оказывался признаться самому себе, что совершил огромную, чудовищную ошибку. Столько людей видело его, знало о нем. Чем больше он узнавал Цзян Чэна, тем больше мог быть уверен лишь в том, что, случись тайне открыться, правды он не примет никогда. Не просто не примет - начнет войну, не успокоится, пока не смоет оскорбление кровью. Хуайсан знал, чувствовал, что под слоем льда и вулканической породы бьет родничок, что что-то сродственное его натуре похоронено глубоко в А-Чэне, но вскрыть эти льды не смог бы и удар молота богов.

Что еще хуже - он делал это, не подумав о брате. Вернее, подумав и мелочно отомстив, увлекшись и делая вид, что того, чего он не видит, больше не существует; для самого себя не решив, как поступать дальше. Хочет ли он такой судьбы для себя: прикидываться, обманывать, вырывать свое, как карманник на рынке вырывает кошели у зазевавшихся горожан? Влезать в постель, когда тот, кто в ней лежит, не имеет сил сопротивляться. Получать свое, завязывая глаза невинному мальчику, который не в силах распознать обман. Что это за жизнь - брать то, что принадлежит другим, и не иметь ничего своего? Со шлюхой его сравнил брат - о, он польстил. Шлюхи, по крайней мере, ведут себя честно, не только забирая, но и отдавая, и не выдавая себя за кого-то, кем не являются.

Время ползло медленно, как змея с отрубленной головой. Кажется, Яо о нем забыл.

Отредактировано Не Хуай Сан (2019-02-14 00:02:11)

О, что за удивительное зрелище открылось глазам Хуайсана! В принципе, с тем же успехом Яо мог и не одеваться. Даже странно, как это он смог прикрыть следы своего триумфа одеждами - ведь, наверное, во всей Нечистой Юдоли еще осталось два или три человека, не заметивших, что бык-производитель покрыл и приблудную телушку? Как же пережить? Ничего, наверное, завтра утром он наверстает и пройдет по всем землям ордена Не, держа в руках красный фонарь и показывая высокому небу и всем прохожим следы сладкой попользованности.

Ну что же, если ему так трогательно принесли на суд и одобрение, грех было бы проигнорировать? Хуайсан поднял фонарик, поднес его к синяку на шее, сияющему свежим багрецом, осмотрел лицо, подмечая тонкую кровавую корку на губе - кто знает, какова ее природа? не потянулась ли лиса за слишком большим куском? Рука его начала подрагивать от гнева, но он продолжал свой осмотр: одежда смята, будто ее комкал какой-то сказочный монстр своими огромными ручищами, волосы в беспорядке.

- Хорошо ли ты себя чувствуешь, Яо-сюн? - спросил Хуайсан нежно и коснулся округлого следа поцелуя, оставленного на шее, как печать, самым кончиком пальца. - Кажется, ты так спешил, что ударился в темноте. И... упал, верно? Ах, как досадны падения на спину, от них не сесть. Ты совсем себя не бережешь.

Он осторожно убрал прядь волос с шеи и надавил на синяк сильнее:

- Нужно быть осторожнее. Слава богу, здесь почти нет лестниц, нет ничего опаснее, чем падения с высоты.

- О, мой дорогой друг, - сказал Хуайсан мягким голосом, полным сочувствия, - какой ужас! Не продолжай, я все понял. Это чудовищно, у меня нет никаких слов, чтобы описать мое возмущение. В этом доме... Наткнуться на... Боги, верно, от нас отвернулись.

Он прижал ладонь к лицу, пальцами чуть надавливая на веки, будто бы можно было стереть увиденное. Когда он отнял руку, его щека была влажной, а голос предательски задрожал, отдавая в нос:

- Прости меня, Яо-сюн. Какие чудовищные подозрения возникли в моей голове, как я мог так дурно о тебе думать! Прошу тебя, найди возможным все забыть.

Впрочем, когда Яо принялся зачитывать письмо, Хуайсан замолчал и сел ровно, вслушиваясь в каждый звук. Мелькнула и была оттеснена в темноту мысль о том, как остра его память и какое это может быть опасное оружие. Слово за словом... Он узнавал манеру письма Цзян Чэна, будто бы здесь, в холоде и темноте, слышал его голос, будто бы видел его на расстоянии вытянутой руки - такого неуместного здесь, такого чистого, нежно и трепетно влюбленного в девушку, которой не существует. Недосягаемого. Проще ловить луну в отражении. Вот это была пытка - еще одна, и, верно, он ней Яо прекрасно все понимал, потому что явно смаковал чтение, придавая словам какой-то двойной. чувственный смысл. Или он изначально был вложен в письмо?

Последнее слово прошелестело, сорвавшись с губ, и покатилось по полу, затерявшись в щелке между камнями. Осталась только тишина - эта, по крайней мере, не вводит в заблуждение, как слова влюбленного мальчика, не обещает блаженства, которого не может существовать. Беседка на воде, гулять вместе... Смешно, право слово. Узнай, кто я, А-Чэн, только узнай, и беседка обернется семейной усыпальницей. Тишина лучше, чем крики Минцзюэ-гэ. О, он может сколько угодно обвинять и бесноваться - теперь, когда все закончилось. Особенно теперь, когда он нашел, кем утешиться. А ты, маленькая змея, заползшая на грудь и согревшаяся...

- Благодарю тебя, Яо-сюн, - Хуайсан вздохнул и подвинулся чуть ближе, осторожно касаясь плеча Яо, - ты необыкновенно помог мне. Рискуя при этом жизнью. Скажи, пожалуйста, тебе очень больно? Это все настолько чудовищно, что не поддается никакому описанию... Я так тебе соболезную... Надеюсь, ребра целы? Ты больше ничего, гм, не повредил?

Он, едва нажимая, скользнул ладонью по груди Яо. Одежда несчастной жертвы была в большом беспорядке, так что ничто, кроме полы нижней одежды, не мешало резко опустить ладонь ниже, ведя по самой коже.

- Бедняга, - сказал Хуайсан, отдернув руку и вытирая пальцы кончиком ханьфу, - кажется, наткнувшись на, ты пришел в большое воодушевление. Что же, этому я верю больше, чем слезам.

Врешь.

Хуайсан стиснул зубы; вспышки гнева хватило ровно на один вдох. Нет, в это просто невозможно поверить. В то, что брат ласков и благодарен с теми, кто делит с ним ложе - охотно. Но не в насилие, нет. Грубость, нетерпение, все это возможно, но насилие - дорога для тех, кто не верит в себя, для испуганных возможным отказом. Что же, змея, кусай, твой яд потерял силу. Набери новый.

- Я слышал, как адепты один раз пели песню, Яо-сюн, - сказал Хуайсан, пристально разглядывая лицо Яо. О, что за совершенная картина страдания: надломленные брови, влажный блеск глаз, трагически изогнутые губы, след слезинки на щеке, нежной, как бочок едва поспевшего персика. - В этой песне пелось о том, как в городе Сюй, что в провинции Ланъе, разнесся слух о том, как шестеро негодяев и разбойников отобрали честь у почтенной женщины, матери семейства. Та же, вопреки всему, осталась вполне жива и здорова, и вот который день уже сидит у ворот, поджидая, не вернутся ли разбойники, чтобы повторить свое бесчинство. Текст, конечно, грубоват, но мораль песни показалась мне тонкой.